Блог без имени и адреса. Сборник эссе - Вадим Дробинин

С формальностями покончено, но серьезно гонять технику по тестам нет времени – через пятнадцать минут мне нужно стоять у памятника Грибоедову. Дорога до метро, как назло, не вспоминается, переход с Кузнецкого моста на Лубянку «временно ограничен», но в спрогнозированные приложением Яндекса пять минут я укладываюсь и теперь могу всем рассказывать, что на круглом постаменте изображены герои «Горя от ума».

Оставшиеся до поезда пять часов я провожу в замечательной компании, успев попробовать фламбированное в апельсиновом ликере мороженое, полепить из пластилина, поделиться свежими впечатлениями и дойти до Арбата, шумный водоворот людей на котором немного напоминает пражские улицы. Может быть благодаря этому я в который раз уезжаю из столицы с умиротворенной улыбкой, пусть и догадываясь, что через несколько дней меня накроет продолжительная тоска и по голландской селедке, и по чешским замкам, и даже по французской провинции.

Мы стоим в толпе людей на перроне ижевского вокзала. О прибытии составов извещает металлический голос с человеческим привкусом, из десятка путей используется лишь два, а суетливые бабушки продают пирожки с капустой не только голодным путешественникам, но и друг другу.

Изящно обшарпанные бока фирменного поезда до Москвы нежно втискиваются между закопченными тушами грузовых вагонов и водоворот сумок начинает кружиться вокруг нас – каждому хочется оккупировать свою полку как можно быстрее. Впрочем, мне спешить некуда: до рейса в новую жизнь еще сорок минут, и за это время можно было бы даже сыграть партию в го или написать Укконена.

Наблюдать за провожающими порой интереснее, чем уезжать. Одни находятся в том отвратительном настроении, которое всегда наступает, когда уже давным-давно простился, но продолжаешь стоять на перроне, потому что поезд еще не ушел. Другие же наоборот молят богов о возможности как можно дольше пробыть здесь с уезжающими в командировки мужьями и сбегающими на море родственниками. Хотя, казалось бы, перрон как перрон, толчея, мусор и шум, оглушающий шум – гул голосов и лязг составов.

Внутри вагона как всегда душно. Спертый воздух привычно наполнен «ароматами» лапши быстрого приготовления, бортпроводница взглядом предлагает горячий чай, теплое пиво и крошащееся печенье, а соседи по плацкарту сразу же вызывают желание забраться на верхнюю полку, надеть наушники и пролежать с закрытыми глазами до самого прибытия.

Поезд плавно двигается, медленно едет вдоль перрона и, вырвавшись из-под тени вокзала, уносится вперед, оставляя за порядком исцарапанными и немного пыльными окнами Ижевск, который даже приобретает некую красоту – она приходит с осознанием того, что в обозримом будущем у меня вряд ли получится возвращаться сюда надолго.

Как часто вы идете на поводу у собственных желаний? Порой хочется позвонить, рискнуть, сделать что-нибудь глупое, подарить цветы (в любой день кроме 14 февраля – все, как завещал Бегбедер). Но не здесь и не сейчас.

Сейчас за окном грохочут электрички, везущие умирающих на бегу менеджеров в их тесные арендуемые за МКАДом квартирки. Здесь все и всегда спешат – даже те, кому, в общем-то, некуда. Мотив дороги въедается в кожу, обволакивает со всех сторон, вплетается среди ровных строчек в ежедневнике и вычеркивает три-четыре часа из суток.

Отравленные цинизмом люди просыпаются и едут в тщеславный сиюминутный город, который медленно перемалывает их планы и мечты в пыль, тяжелыми гроздьями оседающую на лакированных туфлях. Я же с любопытством наблюдая за мрачными лицами, наслаждаясь чистым от туч небом, и, видимо, вызываю ненависть просто из-за своего прекрасного настроения.

Над рассадником фастфуда, торговым центром и крытым рынком общипанным клевером возвышается мое пристанище на ближайшие годы. При желании можно подняться на крышу, смешать себе коктейль из веселья напополам с тоской и окинуть взглядом ночную панораму: вдалеке взмывают самолеты, где-то совсем рядом жизнь притягивает другую жизнь, а у самой линии горизонты светится марево бесцельных тусовок.

«Самая неприятная тишина там, где много людей молчат». Как иронично, что в нашем общежитии самая неприятная тишина в лифте.

Мгновение

Любой человек стремится к абсолютным знаниям и силе. Всемогущество и всеведение – вот те столпы, ради которых каждый готов пожертвовать жизнью, ресурсами и шоколадными маффинами из Старбакса. Именно на них чуть более чем полностью основана западная культура, именно ради этого затеваются войны, но… Что мне грозит, пока люди в метро читают Донцову, а не Достоевского?

Всякий раз, когда я выхожу с Тверского бульвара к кремлевским звездам, мне вспоминается Невский проспект. Если не смотреть вперед, то легко почувствовать себя на той «теневой» стороне, c которой можно свернуть за стейками в «Телеграф» на Рубинштейна, потом пойти дальше по многочисленным улочкам исторического центра и снова почувствовать себя живым. Но стоит приглядеться и Буквоед превращается в книжный магазин «Москва», а воздух вновь дрожит от резко проносящихся мимо машин, которые успевают в коротком реве мотора выразить всю свою ненависть к ограничивающим их амбиции правилам и опять застыть в пробке.

Темнота, до последнего висевшая на глазах тугой повязкой, неохотно отступает лишь перед поворотом на Арбат. В канун Самайна здесь ярче, чем обычно: видимо, собравшиеся со всей Москвы люди разжигают сладким маслом бытия яркие огни электрических фонарей. Я люблю этот кельтский праздник за осенний аромат тыквенных пирогов, свечи, медленно растворяющиеся в глубине «светильников Джека», и (что самое главное) за глухой гул толпы, напоминающий шум лесных деревьев – не веселятся только ленивые и излишне религиозные.

Ты задумчиво рассуждаешь о кривоватой красоте каждой ноты Лу Рида и вспоминаешь романы Рушди, пока я заказываю кукурузные хлопья, чтобы не перепутать обычный ужин со свиданием. Пару недель спустя мы завтракаем в Жан-Жаке яйцами с голландским соусом, которые были названы в честь американского брокера, но дело, в общем-то, далеко не в этом. Вы, наверное, все-таки не понимаете, что же случается в те моменты, когда время и пространство перестают что-то значить, мир предстает в истинном свете, а в очарованном сознании настойчиво звучит эхо давно прошедших событий. В чем там скрывался дьявол, Сиксмит, в местоимениях?

Мне пятнадцать и я стою на футбольном поле детского лагеря где-то в лесах под Саратовом. В небе переливаются теплыми искорками звезды, поток персеидов проносится по полуночному поднебесью, обещая исполнение всех желаний, а слабо мерцающие спутники лениво плывут по орбите. Заканчивается первая для меня смена в Летней компьютерной школе.

Следующие три года пролетят незаметно. Мне восемнадцать и саратовские леса давно уже сменились на костромские, но небо все так же завораживает. Где-то за спиной трещит последний в этой смене костер, пламя которого не только согревает, но и дарит тепло про запас – на случай длинной и холодной зимы. Множество всегда искренних друг с другом людей наслаждаются компанией, которую можно собрать только здесь, ясно понимая, что в этом тесном мире они еще не раз встретятся – рано или поздно, так или иначе.

Ни в одном другом месте нет такого светлого настроения. Может быть именно поэтому, вернувшись в цивилизацию (цивилизацию ли?) я неосознанно жду некого порыва ветра, что сорвет с вечно суетливых и умеренно лживых людей вокруг меня маски, обнажая не то что кожу – мясо? Впрочем, эта хандра всегда лечится: самое главное – в первые недели не пересматривать фотографии и заниматься чем-нибудь поглощающим. А потом уже и до лета недалеко.

Всё перед вами, нужно только остановиться и увидеть. И если вам это удалось, то вы никогда не перестанете стремиться туда, к ясному небу и мерцающим звездам – в место, где можно сбросить с себя тесные оковы навязанных убеждений и стать частью этого восхитительного мира (или, скорее, не стать, а вернуться к ощущению сопричастности).

И я вернусь.

Город

Состав Новокузнецк-Москва в очередной раз пытается набрать скорость, но вновь останавливается на какой-то безымянной станции. Толпы людей бредут к палаткам с мороженым, скупают мягкие игрушки и фарфор, жалуются на жару и стараются оттянуть свои страдания, судорожно вдыхая насыщенный бензином воздух. Две женщины на нижних полках грустно обсуждают личную жизнь президента одной холодной страны, уставший ребенок слева пытается дочитать комикс, а за окном занимается рассвет – в таких поездах всегда будят за несколько часов до прибытия.

Утренняя Москва никогда не вызывает отвращения. Стоит только отойти в сторону от Казанского вокзала, оставив позади девушек, приехавших покорять столицу, как меня встречает сонный и нисколько не деловой город. Дорога до Лубянки занимает полчаса. По улицам лениво двигаются машины, мерцающие вывески «Шоколадниц» обещают редким прохожим вечную любовь, заботу и кофе на вынос, но отделываются свежевыжатым соком и подсушенным багетом с пармской ветчиной. Приемная комиссия самого либерального университета России окружена не столько школьниками, сколько их родителями. Из толпы раздаются несвязные крики про ЕГЭ, но внутри на удивление спокойно: вежливые студенты, зарабатывающие оценки за практику, выдают расписки и ставят печати. Отдав оригиналы документов я бреду по уже проснувшемуся городу, морально готовясь провести здесь еще четыре года.